Случайный Сверхчеловек — как травмы мозга открывают уникальные способности в людях

Мир фикции и вымысла давно манит нас рассказами об обычных людях, которые после какого-то необычного события обретают сверхчеловеческие способности. Эти истории, будь то в комиксах или на большом экране, обращаются к нашему общему интересу в отношении границ человеческого потенциала и трансформирующей силе травмы.

Достаточно вспомнить персонажа Брюса Уиллиса — Дэвида Данна, в фильме М. Найта Шьямалана "Несокрушимый". После того как он чудом выживает в железнодорожной катастрофе без царапины, Данн осознает, что обладает сверхчеловеческой силой и неуязвимостью. Это открытие заставляет его задуматься о судьбе, ответственности и природе героизма. С другой стороны, персонаж Сэмюэла Л. Джексона в той же вселенной, Элайджа Прайс или "Мистер Стекло", представляет резкий контраст. Родившись с остеогенезом недостаточности типа I, редким заболеванием, которое делает его кости чрезмерно хрупкими, физические уязвимости Прайса приводят его к темному поиску своего антитезиса, кого-то несокрушимого. Его персонаж подчеркивает идею о том, что иногда наши воспринимаемые слабости могут стать нашими наиболее определяющими сильными сторонами.

Еще один отличный пример — это Человек-паук , возможно, один из самых знаменитых персонажей, переживших драматическое преображение. Укушенный радиоактивным пауком, обычный подросток Питер Паркер приобретает силу и ловкость паука. Эта новообретенная сила, в сочетании с трагической утратой его дяди Бена, толкает его к жизни супергероя, руководствуясь принципом "с великой силой идет великая ответственность."

Эти вымышленные рассказы глубоко резонируют, не только из-за их фантастических элементов, но и потому, что они отражают наши собственные надежды и страхи. Они отражают наше врожденное желание подняться над превратностями судьбы, превратить боль в цель и обнаружить скрытые силы в себе. И хотя эти истории могут показаться далекими от реальности, время от времени жизнь представляет нам людей, чьи переживания размывают границы между обыденным и экстраординарным.

Один из таких людей — Джейсон Паджетт.

До инцидента, который переопределил его жизнь, Джейсон был, во многих отношениях, воплощением обыденного человека. Он родился и вырос в Аляске, позднее переехал в Такому, штат Вашингтон, где вел жизнь, далекую от академической или интроспективной.

Как продавец матрасов, его дни были наполнены рутинными, а вечера часто посвящались поиску удовольствия. С пристрастием к вечеринкам и самопризнанным поверхностным взглядом на жизнь, интересы Джейсона были больше в области общения и преследования романтических интересов, чем в интеллектуальных усилиях.

Математика, тем более, не привлекала его. На самом деле, он часто отвергал ее актуальность, однажды заметив: "математика глупа, как вообще ее использовать в реальной жизни?" Это чувство, хотя и распространено среди многих, кто не видит непосредственной применимости абстрактных концепций, было особенно сильным у Джейсона, отражая парня, который жил одним днем.

Тем не менее, под этой внешностью были намеки на более глубокого, более размышляющего Джейсона. Его выбор места жительства в Такоме, городе, известном своим красивым набережной, пышными парками и величественным горой Рейнир на расстоянии, предполагает оценку природной красоты. Возможно, в этих спокойных окрестностях были моменты, когда Джейсон, даже подсознательно, размышлял о больших вопросах жизни. Но любые такие намеки были скрыты его более непосредственными заботами, пока не наступила роковая ночь в сентябре 2002 года, когда все изменилось.

Покидая караоке-бар, Паджетт был жестоко избит и ограблен. Физические травмы, которые он получил, включали сотрясение мозга и кровотечение почки. Но психологические последствия были еще более глубокими. У него возникло обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР), которое проявлялось в страхе перед внешним миром и иррациональной фобии микробов. Это новое поведение имело серьезные последствия для его личной жизни, особенно в отношении его дочери и текущих переговоров о правах опеки.

Тем не менее, среди этой суматохи разворачивалось что-то уникальное. Паджетт начал видеть мир иначе. Все вокруг него, от потока воды в стоке до солнечного света, просачивающегося сквозь деревья, казалось пикселизованным, как сцены из ретро-игры. Эта новая перспектива была одновременно красивой и ужасающей.

Под влиянием этих видений Паджетт обратился к интернету, где он открыл для себя концепцию фракталов. Эти повторяющиеся геометрические узоры, которые можно сравнить с бесконечными снежинками, глубоко отозвались у него. Он стал одержим, создавая бесчисленные рисунки в попытке передать свою уникальную перспективу.

Во время редкого выхода на улицу незнакомец заметил рисунки Паджетта и определил их как математические. Эта случайная встреча привела Паджетта к записи в общественный колледж, где он начал изучать математику. Такое академическое стремление, в сочетании с психологической терапией, ознаменовало начало новой главы в его жизни.

Но почему Паджетт воспринимал мир таким уникальным образом? Ответ пришел от когнитивного нейроученого Берит Брогаард. Она предположила, что у Паджетта развилась форма синестезии, состояние, при котором чувства становятся взаимосвязанными. Это может произойти из-за травмы, такой как травма мозга. И, в случае Паджетта, определенные стимулы вызывали видения математических формул или геометрических фигур.

Для проверки этой теории Паджетт прошел исследование мозга в Университете Аалто в Хельсинки. Результаты были поразительными. Он не только имел доступ к частям мозга, обычно находящимся за пределами сознательного восприятия, но и его зрительная кора также работала вместе с математическим регионом мозга. Паджетта диагностировали синдромом приобретенного саванта и формой синестезии.

Его история с тех пор привлекла международное внимание. Он написал книгу "Пораженный гением", путешествовал по миру, делится своими переживаниями, а сейчас продает свои рисунки фракталов.

Случай Джейсона Паджетта — не единичный. На протяжении истории было несколько подобных, когда травма или увечье открывали скрытые способности у людей, что приводило к глубоким преобразованиям в их жизни.

Например, Алонсо Клемонс, который получил тяжелую травму мозга в детстве. Это событие оставило его с развивающейся инвалидностью, но также раскрыло удивительный талант к скульптуре. Не имея формального обучения, Клемонс мог создавать невероятно детализированные и точные скульптуры животных после того, как видел их всего лишь мгновение. Его работы, в основном из глины, демонстрируют врожденное понимание анатомии и формы, делая его празднованным скульптором-савантом.

Еще один интригующий случай — это Дерек Амато. После того как он прыгнул в мелкий бассейн и ударился головой, Амато обнаружил, что у него появилась новая музыкальная способность. Несмотря на то что он никогда раньше не играл на пианино, он обнаружил, что может сочинять и исполнять сложные произведения. Этот внезапный прилив музыкального мастерства был неожиданным и необъяснимым, и Амато стал одним из немногих известных людей, у которых был приобретенный музыкальный синдром саванта.

Такие случаи порождают вопросы о неиспользуемом потенциале человеческого мозга. Могут ли в нас всех быть скрытые способности, ожидающие правильного триггера? И если это так, могли бы мы использовать эти способности без необходимости травмы?

Идея стимуляции способностей саванта с помощью лекарств или других вмешательств манит, но остается спекулятивной. Однако, стоя на пороге новой эры в нейронауке и технологии, концепция имплантатов мозг-компьютер предлагает поистине захватывающий потенциал.

Имплантаты мозг-компьютер, или нейронные интерфейсы — это устройства, которые можно хирургически имплантировать в мозг для усиления его способностей. Представьте себе мир, в котором такие имплантаты могли бы усилить наши когнитивные способности, позволяя нам обрабатывать информацию с беспрецедентной скоростью или воспринимать мир способами, ранее невообразимыми. Эти устройства могли бы потенциально усилить наши чувства, давая нам возможность видеть инфракрасный или ультрафиолетовый свет или даже "слышать" радиочастоты.

Более того, с достижениями в области искусственного интеллекта эти имплантаты могли бы предоставить аналитику нашего окружения в реальном времени, предлагая подсказки и выделяя паттерны, которые человеческий мозг в одиночку мог бы пропустить. Это слияние человека и машины могло бы передвинуть границы творчества, решения проблем, восприятия, коммуникации и других областей жизни.

Например, художники, оборудованные этими имплантатами, могли бы визуализировать и создавать искусство в многомерных формах, музыканты могли бы воспринимать и сочинять музыку на совершенно новых частотах, а ученые могли бы решать сложные проблемы с усиленными аналитическими способностями. Мир, видимый через эту линзу, был бы богаче, более детальным и бесконечно более сложным.

Однако с такими глубокими способностями идут этические вопросы. Идея "модернизации" человеческого мозга вызывает наши представления о личности, свободной воле и сущности того, что значит быть человеком. Будут ли те, у кого есть имплантаты, иметь несправедливое преимущество перед теми, у кого их нет? Будут ли общественные давления на имплантацию, чтобы поспевать за развивающимся миром? И что насчет потенциала для взлома или неправильного использования?

Впрочем, пожалуй, самый главный вопрос в том, где будет кончаться человек и начинаться машина?